Сказка
Жила на земле Соринка. Была она меньше яблочного зернышка, меньше спичечной головки, совсем как точка в конце предложения. Иногда она летала. Конечно, если Ветер соглашался взять ее с собой. Ох и нравилось ей это! Хорошо кружиться в танце с Одуванчиковой Пушинкой, пестрым Листком или Снежинкой. Каждый успевал шепнуть ей на лету: «Смотри на меня, я — чудо!»
Я — Пушинка, я белое эхо высот.
Если я упаду — одуванчик взойдет.
Улыбнется малыш и седой пешеход:
Одуванчик взошел, как птенец, желторот!
— Какая ты счастливая, Пушинка! — радостно воскликнула Соринка, — ты удивительная... Я никогда не забуду тебя.
Вскоре Южный Ветер уступал небесные пути-дороги Восточному Ветру осени.
Я -— Кленовый Листок, я лечу на восток,
В моих жилах горит еще солнечный сок —
Золотистым, багряным и алым.
Ну скажи, разве этого мало?
— О, ты прекрасен, Листок! — снова восхищалась Соринка, — ты украсил собою землю и небо. Да, ты — настоящее чудо!
И Листок шелестел величаво в закат, отражаясь в уже холодеющих лужах.
И первая Снежинка невесомо сверкала ему во след:
Я — Снежинка, зимы кружевная звезда.
Я травинку укрою собой в холода,
А весною прозрачной капелью
Возвещу о великом веселье:
Люди, звери, деревья, стрижи,
Будем жить, будем жить, будем жить!
— Ах, Снежинка, чистая, светлая, я верю, верю...
Но Снежинка уже исчезала вдали, не дослушав признаний случайной Соринки, и та продолжала размышлять сама с собою, то опускаясь на землю, то вновь отрываясь от нее.
— Я верю: Кто-то Добрый и Сильный подумал о нас и устроил все так хорошо.
Стоило родиться
Чтоб увидеть птицу,
В синем-синем небе
Маленькую птицу,
Розу золотую,
Каплю дождевую,
Бездну океана —
Чудно это, странно.
Божия Коровка,
Божия Пушинка,
Божий Лист Кленовый,
Божия Снежинка...
И сказать неловко:
Божия Соринка.
Каждый нужен чтобы радоваться кому-то и радовать кого-то, в мире нет ничего некрасивого и напрасного. Только я совсем никакая... И кому принесу я радость? И чем отблагодарю?
Шли дни, а маленькая Соринка не находила ответа на свой вопрос.
Часто Ветер заносил ее в дома, хлопнув форточкой так, что Соринка пугалась: как бы стекло не разбилось: еще порежется кто-нибудь. Видела она славные особняки, шумные многоэтажки и тихие обветшалые избы. Люди жили непохоже, но повсюду рано или поздно — где со вздохом, где с улыбкой — принимались за уборку.
И с прочим сором выметали Соринку вон, радуясь, что в доме стало чище. Случалось ей побывать и в пчелином улье, и в лесном муравейнике, но и там никто не скрывал, что она — лишняя.
«И пошто леташь, работать мешашь?! — ворчал Муравей, выкатывая ее из темного лабиринта на свет, — ить, сама понимашь!» И смущенная Соринка извинялась за непрошеное вторжение. А Ветер-задира, совсем еще юный, почти сквознячок, ликовал в сосновых кронах, набирая силу, осыпал ворчуна душистыми легкими иглами: «Вот тебе, вот! В хозяйстве пригодится!» И уж совсем расшалившись, а может, желая развеселить Соринку, он подхватил ее и понес быстро-быстро, еще быстрей...
— Ой, мама! Мамочка! — раздался жалобный и вместе с тем негодующий детский голосок, — мне соринка в глаз попала! Ну, сделай же что-нибудь!
И хорошенькая девочка лет пяти, загоравшая с мамой на берегу реки, запрыгала на одном месте и зарыдала так, словно в глаз ей попал, по меньшей мере, осколок метеорита. Зачерпнув из реки воды, мама ласково умывала ее:
— Ну вот, все и прошло, Анечка — умница, Анечка совсем не плачет.
И через минуту девочка лишь посапывала блаженно, катая за щекой леденец.
А что же бедная Соринка? В соленой сверкающей капле она слетела с ресниц в воду. Слеза растворилась, Соринка осталась.
— Ах, так будет лучше для всех, — решила она — теперь я знаю, что самая большая радость — это не мешать радоваться другим.
Небо отступало все дальше. Лишь рыбачьи сети, освещенные солнцем, мерно покачивались над нею. Потом и они растаяли в прохладной выси. Она опускалась все ниже.
Изумрудные рыбы вздымали плавниками гибкие подводные стебли, выпуская из удивленно шевелящихся ртов радужные шары.
«Они похожи на облака, — думала Соринка, — такие же легкие и летят, летят куда-то... И за что мне всюду такая красота?»
А на мягком речном дне одиноко дышала Раковина-Жемчужница. Была она родом нездешней, но имя реки, где прошло ее детство, забыла, а может, и вовсе никогда не знала. Давно это было. И каким течением оказалась она вдали от родных отмелей — тоже не имело уже никакого значения. Только порою казалось ракушке, что там, в том безымянном, и вода была светом, и рядом был кто-то, кто просто был рядом, и если счастье есть, то оно такое. Новая река стала ее домом, и она по-своему любила его. Но сегодня, к непогоде должно быть, ракушка грустила.
Она мечтала увидеть сон, хоть один-единственный сон, и очень боялась снова не успеть. Дело в том, что каждая раковинка-моллюск непременно должна запирать свои створки на ночь: мало ли что может случиться! А сон постоит у закрытых дверей, обидится и она никогда, никогда не увидит его. Смеркалось, Жемчужница ждала.
Рыбаки тянули сети,
Лодочка плыла.
Я была на белом свете,
Я тебя ждала.
Волны пели мне на ушко
Как земля мала.
Не перечила ракушка,
Я тебя ждала.
Рыбакам вернуться не с чем,
Зябко на ветру.
Рыбка маленькая мечет
Жаркую икру.
Было солнце красным-красным,
А луна бела.
До свиданья, сон мой ясный,
Я тебя ждала.
Она тихо вздохнула, бросая последний взгляд в сужающуюся перламутровую щелку. В это мгновение волна ласково внесла в нее Соринку. Створки сомкнулись. Жемчужница затаила дыханье, не веря собственному счастью. Но маленькая скиталица торопилась загладить свою вину.
Я Соринка, ты прости,
Отворись и отпусти,
Ракушка жемчужная, —
Я тебе ненужная.
И мешать тебе не стану:
Завтра к морю-океану
Унесет меня волна,
Ты останешься одна.
Как дыхание реки
Будут сны твои легки.
Светлая, жемчужная,
Я тебе ненужная.
— Какой недолгий сон! — огорчилась Жемчужница, - сон по имени Соринка, снись мне пожалуйста, не уходи.
— Ах, добрая Ракушка, мне очень жаль, но я не сон, я — настоящая.
— Правда?! — и жемчужные створки озарились мягким теплым светом. — Значит, ты не покинешь меня. Настоящее — то, что навсегда.
Так они подружились. Жемчужница удочерила Соринку. Вечный подкидыш, она впервые не чувствовала себя лишней.
— Кто-то Добрый и Сильный подумал о нас и устроил все так хорошо, — любила повторять Жемчужница запавшие ей в душу соринкины слова. Каждая история, рассказанная нашей странницей, открывала Ракушке что-то необычайно чудесное, близкое. Она и смеялась, и плакала, омывая Соринку молочным перламутровым сиянием.
Признаться, Соринка изменилась. Она очень похорошела. Оказывается, некоторым соринкам идет на пользу, когда кто-нибудь называет их своим сокровищем.
Как-то утром вода подтолкнула к их домику жившую неподалеку ракушку — обыкновенную речную ракушку из тех, что бросают горстями в догорающие костры вечные робинзоны-мальчишки, инсценируя ужин на затерянном в море острове. Она почему-то именовала себя тетушкой нашей Жемчужницы, уверяя, что во дни своей молодости самолично качала ее на волнах и немало бессонных ночей посвятила этому занятию. При каждом удобном случае она подчеркивала свое родство: «Между нами жемчужницами говоря, вода сегодня не ахти!» или «В этом омуте, дорогуша, нам жемчужницам лучше держать створки востро!»
— Доброе утро, Тетушка, — весело приветствовала гостью Жемчужница, спеша поделиться с ней своей радостью, — а я не одна, у меня — Соринка! Она настоящая... Но резкий скрип отворяющейся гостьи прервал ее. Следом раздался не менее скрипучий голос:
— С-к-к-корбное известие. Ты засорилась! Желаю тебе очиститься и как можно скорее! Нельзя быть такой доверчивой.
— Ты злая, злая, пустая ракушка! — она замолчала, сожалея о том, что была груба, и добавила тихо: — знаешь, нужно избавиться от собственной пустоты, чтобы понять, что значит чистота.
Родственница фыркнула и захлопнулась. « Чтоб тебе пусто было!» — от души желала она себе и всем знакомым ракушкам. Пусто — значит спокойно. Спокойствие — это здоровье. И... чего еще требовать от жизни? — недоумевала Тетушка, довольно шустро для своего возраста зарываясь в песок. «Избавиться от собственной пустоты... избавиться от пустоты...» — эхом звенело в ней и не давало покоя.
Дорогуша, душечка,
Как же так, ракушечка?
Я тебя любила,
Чтоб те пусто было!
На волнах качала,
Умывала-мыла,
Чтоб жила, не чахла,
Чтоб те пусто было!
Чтоб других не хуже
Обрастала илом.
Нам никто не нужен.
Чтоб им пусто было!
А теперь мне грустно,
Холодно до хруста.
Неужели просто
От того, что пусто?
Что ж, Тетушке, явно повезло! Мучительные вопросы дарят счастливую возможность открыть для себя истину и словно заново родиться на свет. Кто знает, быть может со временем и она удочерит какую-нибудь соринку или... пусть сказка ее будет доброй, а мы вернемся к своей.
Прозрачно текли дни. Река жила в своих берегах и берегла свои глубины. Соринка обитала в ракушке и была хранима ею. Лишь иногда она вздыхала украдкой о небе и тут же, укоряя себя за неблагодарность, старалась поведать Жемчужнице что-нибудь интересное. Вот нежное солнце травинки вспыхнуло сквозь асфальт; синяя бабочка села на флейту уличного музыканта и упорхнула, а музыка звучит. Вот древний воин пустыни Кактус изумленно взирает на белый свой цветок, боясь ранить его неожиданные лепестки острыми боевыми шипами; тихое облако на мгновение принимает форму цветка и роняет в теплую чашечку своего маленького двойника несколько живительных капель. И дышит цветок. Дыханье струится сквозь жаркие иглы и там, высоко, сливается с ветром, уносящим вдаль тихое лепестковое облако. А музыка звучит, музыка звучит...
— Для всех, кто хочет ее услышать, — задумчиво произнесла Жемчужница, — ты тоже музыка, Соринка. Я разучилась пустовать с тех пор, как ты звучишь во мне. Печально было бы, жестоко — спрятать дивную флейту в футляр и вечно хранить ее там. Правда, Соринка? Придет зима, река покроется льдом... — она улыбнулась, — и я стану казаться себе твоей темницей. Не прекословь, пожалуйста, не прекословь! Надеюсь, тебя ждет лучшая участь. Но, что бы ни случилось, помни — я буду полниться тобою, твоя музыка не иссякнет во мне. Настоящее – то, что навсегда.
Стоило родиться
Чтоб увидеть птицу,
В синем-синем небе
Маленькую птицу.
В синем-синем небе,
А не в серой клети.
Пожалейте птицу,
Флейту пожалейте.
Отворите створки
Темного футляра —
Флейта, словно скворка,
Вам споет задаром.
Стоит ли томиться?
Слез пустых не лейте:
Отпустите птицу,
Флейту пожалейте.
С этими словами неожиданно для себя Жемчужница распахнула свои створки в чьих-то влажных ладонях, и хлынувшее солнце на мгновение ослепило Соринку.
Светловолосый юноша выбрался из воды, легко подтянувшись за обшарпанный борт лодки. И теперь, лежа на дощатом дне, разглядывал раковину, в которой… «Жемчужина! Настоящая жемчужина!», — вымолвил он, едва переводя дыхание. В то же мгновение, словно услышав его, ракушка скользнула на гребень высокой волны, а Жемчужинка — он чуть не заплакал от ужаса, что обронил ее — по-прежнему покоилась в его ладони, источая тепло глубокой своей белизной. Юноша уже не отважился просто любоваться ею, боясь какой-нибудь случайности. Он бережно положил ее в карман сумки и взялся за весла.
То ли птицы в небе тают,
То ли рыбьи льются стаи.
Золотая тишина:
Высота ли, глубина?
Так бывает, словно спишь,
Не плывешь ты, а летишь,
Над неведомой планетой
В синеве речной паришь.
Виноградины камней
Спеют гроздьями на дне
И скользят в упругом танце
Травы легкие огней.
Новой речью сердце дышит:
Глубже-глубже, выше-выше.
Эти камни и трава
Знают больше, чем слова.
Ни печали нет, ни страха –
Изумленье взмах за взмахом.
Потерпи еще чуть-чуть,
Сердце, я лечу, лечу!
Прошло время. Много ли воды утекло — не так уж это важно, если колокола стройной белой церкви над рекою, как и сотни лет назад, приветствуют народ, торопящийся к службе. Теки, река моя, теки.
Всмотритесь, вслушайтесь: быть может, припадая с молитвой к иконе Царицы Небесной, и, унося утешение в сердце, вы заметите озаряемую пламенем свечей жемчужину, украшающую серебряную ризу.
Вот и все, что хотели мы рассказать о маленькой бездомной соринке, верившей в то, что Кто-то добрый и сильный подумал о нас и устроил все так хорошо.
Сгорает время и вода
В иные входит ниши.
Дыши, жемчужина-звезда,
