Торжественный зал Белгосфилармонии. На сцене — Минский струнный квартет, звучит музыка. И вдруг прожектор выхватывает из темноты артиста. Зал затаил дыхание, ожидая Слова. И оно звучит: послание апостола Павла о великой силе любви. Потом звучат еще многие замечательные слова, сказанные в разное время русскими поэтами. Удивительно ощущается единение сцены и зала, который, замерев, слушает заслуженного артиста Республики Беларусь Виктора Манаева. Это далеко не первое обращение артиста к духовной поэзии. О том, что побудило его — известного, популярного, любимого зрителями — обратиться к столь серьезной теме, что хочет он донести до зрителей и слушателей, Виктор Сергеевич согласился рассказать в интервью для газеты «Воскресение».
— Виктор Сергеевич, если можно, расскажите немного о себе. Когда Вы решили стать артистом? Кто помог в выборе судьбы?
— Родился и вырос я в Минске. Еще в детстве хотел стать артистом, в школе играл в драматическом кружке, в который попал так: у нас работала библиотекарем удивительная женщина, которую любила вся школа, — Елена Иосифовна Ярмолинская. В третьем классе я как-то менял книжки, а она взяла и спросила наугад: «Про что эта книжка?», — чтобы проверить — читал ли я. А я, конечно, читал, даже помню — это была сказка «Цветик-семицветик». И я стал рассказывать, так увлеченно: «Лети-лети лепесток…» Она посмеялась и говорит: «Приходи в драмкружок». А я даже не знал, что это слово означает. Пришел. Елена Иосифовна и вела этот кружок. Позже мы близко познакомились, она стала для меня как бы второй мамой. У нее была очень сложная судьба. До войны мечтала о театре, потом была в подполье. После войны пошла работать в школу. Жутко взрослые люди были в этом кружке: семиклассники, восьмиклассники, я — самый маленький. Мой первый спектакль был о знаках препинания, я играл повара по имени Пельмень. И сейчас помню свое первое впечатление от премьеры. Я выходил очень смешной: подушка на животе, белый халат, колпак, нарумяненные щеки. Одноклассники так смеялись! И мне это доставило большую радость. В обычной жизни люди не любят, когда над ними смеются. А тут вдруг дети, которые сидели скучные после уроков, так веселились. И я понял, что хочу приносить такую радость людям. Потом, конечно, мы доросли и до серьезных ролей, в старшем классе играли Чехова.
— А как Вы учились? Старались, или увлечение театром отнимало все время?
— Учился я хорошо. У нас были удивительные учителя, замечательный класс. Помню, как мы в лес ездили — без пива, девочки пекли торт, мы покупали лимонад. Такое время было. Воспоминания о школе самые теплые. Авторитет учителя был очень высок. Особенно я любил химию. Мы устраивали вечера чудес, с помощью химии делали всякие превращения, фокусы. Нам было интересно.
— После школы вы сразу решили поступать в Театральный институт?
— Да, но в первый год не поступил, даже на второй тур не прошел. Сначала расстроился, а потом подумал, что особенно переживать не стоит. Целый год работал в театре кукол. Без образования, тогда даже не было такой специальности. Я был потрясен людьми, с которыми встретился. Они по 20 лет отработали с куклами. Как они отдавали себя детям! Их никто не видел за ширмой, куклы тяжелые, но работали с удивительной самоотдачей. Сначала я полюбил этих людей, а потом и их дело. Ведь работа с куклами необычна: неживое делать живым — это настоящее чудо. Кукла висит на вешалке, и вдруг в руках артиста оживает, и даже учит чему-то зрителей… Царство Небесное многим уже ушедшим безвестным подвижникам — моим коллегам.
На следующий год я поступил в театральный институт, как раз появилось кукольное отделение. Там учили нас и драматическому, или, как его называли, «живому» искусству. Судьба так сложилась, что я сразу попал не просто в драматический театр, а в ведущий театр им. Янки Купалы, где и работаю уже 28 лет.
— Оглядываясь лет на 20 назад, кажется, что фильмы и спектакли тогда были светлые, добрые, обязательно хорошо заканчивались. Теперь какие-то иные спектакли?
— Сейчас ругают те времена, ругают цензуру. Но ведь тогда не могло и речи быть о какой-то дурной мысли, распущенности, цинизме на сцене. Конечно, были политические моменты, приходилось иногда делать то, что далеко от сути театра. Но ведь в основе театра лежит драматургия, литература. Тогда, в основном, театры брались за хорошие пьесы. В 90 годах театры пошли на поводу у публики. Процесс взаимосвязан. Мы сначала кормим чем-то людей, чтобы привлечь, даем пищу попроще — развлечься, провести время. А потом зрители этого требуют — развлечения, некоего шоу. Театр существует очень много лет, и не для этого он Богом храним. Но это понимаешь не сразу.
— А можете ли вы рассказать, каким был Ваш путь к Богу?
— Господь вел в храм разными путями. Первое — это молитва матери. Она была удивительным человеком. Для нее вера была органичной. В 1961 году осталась одна с тремя детьми. В результате несчастного случая — пожара — погиб мой тридцатитрехлетний отец и шестилетний брат. Мне тогда было два с половиной года. Мама много работала. Трудилась она в магазине, ей одной из первых дали звание заслуженного работника торговли, хотя и была непартийной. Это был популярный продовольственный магазин. Маму знала вся округа: к ней приходили за советом, помощью, она мирила семьи, всех знала и старалась помочь. Она возвращалась домой с яблоками, со сливами, которые люди приносили для нас — детей. На работе мама все делала с вдохновением, как актриса. А домой приходила уставшая, мне приносила подарки «от зайчика» — все вкусное, что не ела сама, и я верил, что это действительно дал зайчик.
Еще у нас была бабушка — мать отца. Она была неграмотным, но убежденно верующим человеком. У нас были иконы, каждый вечер зажигалась лампадка, бабушка шептала молитвы, я тогда не понимал, что она шепчет. А когда стал молиться сам, стал узнавать, вспоминать. Русская женщина, из-под Воронежа, она была очень сильной, я никогда не видел слезы у нее на глазах.
Дед — мамин отец — был старостой Минского Свято-Духова кафедрального собора в трудные 70 годы. Тогда должность называлась «председатель приходского совета». В те годы было очень трудно прийти молодежи в храм, на Пасху стояла в оцеплении милиция. Но меня дед проводил. Сначала я приходил из любопытства, потом ходил слушать хор – очень профессиональный. Я даже брал магнитофон, самую первую «Ноту». Дед попросил благословения, и я записывал песнопения. Их тогда нигде нельзя было услышать, ни на каких пластинках. Я давал слушать своим знакомым, они удивлялись, восхищались и тоже приходили послушать в субботу на вечернюю службу. У меня было подаренное Евангелие, я его читал уже тогда и мог составить свое мнение о романе Булгакова «Мастер и Маргарита», а ведь многие только из этой книги получали представление о Христе.
Но в храм я шел очень постепенно. Мама стала много молиться, когда вышла на пенсию. У нее было больное сердце. Она молилась, сидя в уголочке дивана, так как была очень слабенькая. Ходила в храм, причащалась, я ее встречал с вечерней службы, заходил за ней. Когда мама уже не могла ходить, я приходил в храм за священником, чтобы причастить ее дома. Так постепенно храм становился родным. Врачи удивлялись, что мама очень долго прожила с такими заболеваниями, но я думаю, что это было неслучайно — Господь хранил.
— Что-то изменилось в Вашей театральной жизни после прихода к вере?
— Конечно, изменилось. Стало сложнее. Очень многое нельзя себе позволить. Я не ушел от мира и продолжаю работать в театре. Но я четко понимаю, оправдывать себя тем, что ты лишь играешь роль, читаешь написанный текст, делаешь то, что велел режиссер — нельзя. Ведь твои же уста произносят эти слова. «Искушения не могут не прийти в мир, но беда тому человеку, через которого они приходят. Лучше было бы повесить мельничный жернов и броситься в пучину вод». Эти евангельские слова нужно помнить каждому деятелю искусства. Даже на Нюрнбергском процессе солдат, которые говорили, что они выполняли приказ, никто не оправдывал. А в искусстве — тем более. Нужно помнить, что придется давать ответ за каждое сказанное слово. Не важно, от себя или от лица героя ты его произнес.
В театре все меньше классики, всего того, что оправдывает существование театра. По словам Гоголя, искусство должно стать хотя бы ступенью на пути к Храму, к Богу. Это ни в коем случае не Церковь, но поднять, очистить наружные слои пыли, покрывшей наши души, заставить человека сочувствовать персонажу, думать о том, почему человеческая душа страдает — искусство может. Бог сотворил человека прекрасным, а человек сам превратил свою жизнь в ужасную пародию. А сейчас в моде именно пародии, злой смех, цинизм, насмешки над человеком — образом Божиим. Телевидение вообще невозможно смотреть, юмористические передачи ужасны, всем это понятно, но игнорируется теми, в чьем распоряжении эфир. У иеромонаха Романа есть слова: «Когда душа коснется тишины, тогда о суете не помышляет». Суетой можно назвать все это мелкотемье. Мало что соответствует представлению о самом главном: ощущению Бога в человеке. Луна видна, только когда освещена солнцем — она отражает солнечный свет. Так и человек должен быть освещен светом веры.
— В основе спектакля лежит пьеса. Может быть, проблемы мелкотемья начинаются сегодня с литературы? Мало книг, которые говорят о главном и написаны так ярко, талантливо, что могли бы захватить читателя, зрителя?
— Конечно, нужна хорошая духовная литература. Главная забота человеческой жизни — встреча со Христом. А главная забота литературных героев Достоевского, Чехова, Островского — тяга к Свету от грязи и пошлости.
Я обратился к духовной поэзии. Собрал то, что уже знал, открыл для себя новое. Я всегда любил Тютчева, Пушкина, мне открылись новые пласты их творчества. В сборнике «Слово и Дух» собраны духовные произведения поэтов, начиная от святителей Церкви — свт Филарета Московского, свт. Иоанна Сан-Францисского (Шаховского), а также известных русских классиков, и заканчивая современными авторами. Была огромная радость встречи, захотелось поделиться этой радостью. Почти целый год я работал над программой: подбирал, выстраивал, учил тексты. Но то, что ты любишь, то, что становится твоим восторгом, оно как дыхание — естественно. Два года назад состоялся первый концерт в рамках Фестиваля Православных песнопений.
В институте у нас был музыкальный предмет, который вел талантливый человек — Авенир Давидович Вайнштейн. Он создал Минский струнный квартет. У него и возникло предложение соединить поэзию с музыкой. У нас прошло уже несколько концертов, в первых звучали и духовные произведения, и лирика. Но начинаю я всегда со слов апостола Павла о любви, которые необходимо знать каждому человеку. Музыканты это очень хорошо восприняли. Для концерта, который должен был пройти в дни Великого поста, я выбрал только духовные стихи. Ребята сами подбирали музыку, чтобы она гармонировала со словами, чтобы было целостное восприятие. Было ощутимо внимание зрителей. Гармония упорядочивает дух нашей жизни. Мы привыкли к звукам телевизора, соседских колонок, грома музыки, доносящейся в транспорте, на улицах. Всюду мат, ругань. И вдруг — гармония поэзии и музыки, дух стиха, в котором тоже скрыта музыка.
Подобные концерты нужны людям. Может, это в какой-то мере компенсирует мне то, чего нет уже много лет в театре — глубоких ролей. Наверное, так нужно, чтобы я сейчас мало играл — у меня есть время делать новые программы, ходить в храм.
— И все же еще немного о театре. Какие роли сегодня видятся самыми значимыми, оставившими след в душе?
— Я свою театральную жизнь начал со сказки. Я до сих пор храню книги — сказки, которые читала мне мама. Это очень важно и необходимо, чтобы родители находили время читать детям, не заменяли это телевизором, компьютером. Потом было 40-летие Победы. А. Дударев написал пьесу «Рядовые», я где играл роль Леньки Одуванчика. И он, и другие мои герои почему-то плакали — живая душа не привыкает к боли, не перестает сострадать. Потом — Никита Лапоть в водевиле. Он такой искренний, так любил свою Зоську. Сегодня не в моде искренность, по-белорусски — шчырасць. Важно не бояться быть собой, не побежать в бездну вместе с модно одетой толпой. «Гарольд и Мод» — тоже светлый персонаж, который был молодым, отчаянным, пока не познакомился с теплотой жизни. Мне посчастливилось в этом спектакле работать и общаться со Стефанией Станютой. Моего героя в «Тутэйшых» многие критиковали за его аполитичность. А он хочет просто жить, быть счастливым. Иногда кажется, что герои лучше, чище меня. Все мои персонажи мне близки, дороги.
Злодеев я не играл. Попытка была: играл слугу Кащея Бессмертного, но получилось так, что дети хохотали и ожидали его появления на сцене.
— Оставляют ли сыгранные роли след в душе? Почему в Церкви неоднозначное отношение к профессии артиста?
— Роль оставляет след в душе, и очень важно — чем заполнит себя артист. Скульптор делает скульптуру, а потом скульптура делает мастера. Конечно, есть и отрицательные персонажи, но нельзя забывать, для чего ты играешь эту роль, нельзя полностью вживаться в образ. Артист — очень опасная профессия. Может возникнуть чувство гордости, тщеславия. Сцена выше зала, все прожекторы — на тебя. Один батюшка мне сказал: в храме освещают только иконы, а тут весь свет на сцену, аплодисменты...
Очень важно понимать, что если ты и обладаешь даром, то его дал Бог. Ничего ты в этот мир не принес. Без веры в Бога погибнуть в этой профессии душевно, духовно очень просто.
— Наше интервью будет опубликовано в праздничном пасхальном номере. Что такое Пасха лично для Вас?
— Пасха — величайший праздник, к которому нужно подготовиться достойно. Соблюдение поста создает предчувствие праздника. Нельзя просто открыть дверь и встретиться с Христом. Для этого нужно пострадать, перетерпеть скорби. У каждого в жизни свой Крест. Это и наши родные, и наша работа, и наше государство. Я сталкивался с людьми, которые переживали огромные трагедии, и становились лучше, чище. Шекспир писал: «Так после всех бесчисленных утрат во много раз я более богат». Нам не остается ничего, кроме как благодарить Бога за все, что он дает. Нужно встретить Воскресение Христа так, чтобы его свет пронизал все существо. А для этого нужно много терпения. А еще нужно учиться любить. Это тяжелый путь — любить всех, но учиться нужно. Обязательно!
Беседовала Елена Михаленко
